(1) В любое про­из­ве­де­ние ис­кус­ства, без со­мне­ния, вло­же­на душа и серд­це его со­зда­те­ля. (2) В филь­ме или спек­так­ле всё может быть не­на­сто­я­щим, бу­та­фор­ским: стены ком­на­ты, об­ста­нов­ка, вещи, од­на­ко же чув­ства ху­дож­ни­ка, его же­ла­нья, его раз­ду­мья все­гда на­сто­я­щие, под­лин­ные. (3) Они-то как раз и со­став­ля­ют осо­бую силу ис­кус­ства, спо­соб­ную рас­тро­гать и рас­ше­ве­лить са­мо­го сдер­жан­но­го че­ло­ве­ка. (4) Сколь­ко раз вы могли ви­деть, как после окон­ча­ния ки­но­кар­ти­ны вста­ют со своих мест зри­те­ли с ещё не про­сох­ши­ми сле­за­ми на гла­зах! (5) Сколь­ко раз, ве­ро­ят­но, вы и сами за­ли­ва­лись не­удер­жи­мым сме­хом, ни­сколь­ко не сму­ща­ясь тем, что во­круг вас сидят чужие люди.

(6) Мы по­то­му-то и любим ис­кус­ство, что оно за­хва­ты­ва­ет нас, обост­ря­ет наши чув­ства, по­буж­да­ет нас ста­но­вить­ся лучше, за­став­ля­ет стре­мить­ся к свет­лым и бла­го­род­ным целям. (7) По­сти­гая «веч­ное» и «не­пре­взойдённое», мы, кроме того, на­чи­на­ем ве­рить в то, что и в каж­дом из нас за­ло­же­но то пре­крас­ное, к чему зовёт нас ис­кус­ство.

(8) По моему глу­бо­ко­му убеж­де­нию, ис­кус­ство учит и вос­пи­ты­ва­ет не толь­ко зри­те­лей, но и са­мо­го ху­дож­ни­ка, твор­че­ский путь ко­то­ро­го тру­ден и тер­нист и не­ред­ко при­но­сит огор­че­ния и глу­бо­кие разо­ча­ро­ва­ния. (9) Как и во мно­гих дру­гих про­фес­си­ях, ра­бо­та твор­че­ско­го че­ло­ве­ка, без­услов­но, тре­бу­ет от него са­мо­от­вер­жен­но­сти, пол­но­го на­пря­же­ния всех сил. (10) Она за­би­ра­ет всё его время, все силы, но зато (я в этом уве­рен!) даёт ему ощу­ще­ние не­обы­чай­ной пол­но­ты и раз­но­об­ра­зия жизни.

(1) Бар­бос был не­ве­лик ро­стом, но при­зе­мист и ши­ро­ко­груд. (2) Бла­го­да­ря длин­ной, чуть-чуть вью­щей­ся шер­сти в нём за­ме­ча­лось отдалённое сход­ство с белым пу­де­лем, но толь­ко с пу­де­лем, к ко­то­ро­му ни­ко­гда не при­ка­са­лись ни мыло, ни гре­бень, ни нож­ни­цы. (3) Летом он по­сто­ян­но с го­ло­вы до конца хво­ста бывал уни­зан ко­люч­ка­ми, а осе­нью клоки шер­сти на его ногах, жи­во­те, из­ва­ляв­шись в грязи, пре­вра­ща­лись в сотни ко­рич­не­вых бол­та­ю­щих­ся ста­лак­ти­тов. (4) Уши Бар­бо­са вечно но­си­ли следы «бо­е­вых схва­ток».

(5) Пёс имел весь­ма смут­ные по­ня­тия о праве соб­ствен­но­сти (осо­бен­но если дело ка­са­лось наших съест­ных при­па­сов) и не от­ли­чал­ся ак­ку­рат­но­стью. (6) Этому раз­бой­ни­ку ни­че­го не сто­и­ло стрес­кать в один при­сест по­ло­ви­ну жа­ре­но­го пас­халь­но­го ин­дю­ка, вос­пи­тан­но­го с осо­бен­ной лю­бо­вью и от­корм­лен­но­го од­ни­ми оре­ха­ми, или улечь­ся, толь­ко что вы­ско­чив из гряз­ной лужи, на белое по­кры­ва­ло.

(7) Бар­бос обык­но­вен­но лежал на под­окон­ни­ке рас­кры­то­го окна в позе спя­ще­го льва, уткнув морду между вы­тя­ну­ты­ми пе­ред­ни­ми ла­па­ми. (8) Едва на улице по­ка­зы­ва­лась со­ба­чья фи­гу­ра, он стре­ми­тель­но ска­ты­вал­ся с окош­ка и, как мол­ния, на­сти­гал со­пер­ни­ка. (9) В те­че­ние не­сколь­ких минут среди гу­сто­го стол­ба ко­рич­не­вой пыли ба­рах­та­лись, спле­та­ясь клуб­ком, два со­ба­чьих тела. (10) На­ко­нец Бар­бос одер­жи­вал по­бе­ду. (11) В то время когда враг об­ра­щал­ся в бег­ство, визжа и трус­ли­во огля­ды­ва­ясь назад, Бар­бос с гор­дым видом воз­вра­щал­ся на свой пост на под­окон­ник. (12) Прав­да, ино­гда при этом три­ум­фаль­ном ше­ствии он силь­но при­хра­мы­вал, но, ве­ро­ят­но, тем слаще ка­за­лись ему по­бед­ные лавры.

(1) Бар­бос был не­ве­лик ро­стом, но при­зе­мист и ши­ро­ко­груд. (2) Бла­го­да­ря длин­ной, чуть-чуть вью­щей­ся шер­сти в нём за­ме­ча­лось отдалённое сход­ство с белым пу­де­лем, но толь­ко с пу­де­лем, к ко­то­ро­му ни­ко­гда не при­ка­са­лись ни мыло, ни гре­бень, ни нож­ни­цы. (3) Летом он по­сто­ян­но с го­ло­вы до конца хво­ста бывал уни­зан ко­люч­ка­ми, а осе­нью клоки шер­сти на его ногах, жи­во­те, из­ва­ляв­шись в грязи, пре­вра­ща­лись в сотни ко­рич­не­вых бол­та­ю­щих­ся ста­лак­ти­тов. (4) Уши Бар­бо­са вечно но­си­ли следы «бо­е­вых схва­ток».

(5) Пёс имел весь­ма смут­ные по­ня­тия о праве соб­ствен­но­сти (осо­бен­но если дело ка­са­лось наших съест­ных при­па­сов) и не от­ли­чал­ся ак­ку­рат­но­стью. (6) Этому раз­бой­ни­ку ни­че­го не сто­и­ло стрес­кать в один при­сест по­ло­ви­ну жа­ре­но­го пас­халь­но­го ин­дю­ка, вос­пи­тан­но­го с осо­бен­ной лю­бо­вью и от­корм­лен­но­го од­ни­ми оре­ха­ми, или улечь­ся, толь­ко что вы­ско­чив из гряз­ной лужи, на белое по­кры­ва­ло.

(7) Бар­бос обык­но­вен­но лежал на под­окон­ни­ке рас­кры­то­го окна в позе спя­ще­го льва, уткнув морду между вы­тя­ну­ты­ми пе­ред­ни­ми ла­па­ми. (8) Едва на улице по­ка­зы­ва­лась со­ба­чья фи­гу­ра, он стре­ми­тель­но ска­ты­вал­ся с окош­ка и, как мол­ния, на­сти­гал со­пер­ни­ка. (9) В те­че­ние не­сколь­ких минут среди гу­сто­го стол­ба ко­рич­не­вой пыли ба­рах­та­лись, спле­та­ясь клуб­ком, два со­ба­чьих тела. (10) На­ко­нец Бар­бос одер­жи­вал по­бе­ду. (11) В то время когда враг об­ра­щал­ся в бег­ство, визжа и трус­ли­во огля­ды­ва­ясь назад, Бар­бос с гор­дым видом воз­вра­щал­ся на свой пост на под­окон­ник. (12) Прав­да, ино­гда при этом три­ум­фаль­ном ше­ствии он силь­но при­хра­мы­вал, но, ве­ро­ят­но, тем слаще ка­за­лись ему по­бед­ные лавры.

(1) В любое про­из­ве­де­ние ис­кус­ства, без со­мне­ния, вло­же­на душа и серд­це его со­зда­те­ля. (2) В филь­ме или спек­так­ле всё может быть не­на­сто­я­щим, бу­та­фор­ским: стены ком­на­ты, об­ста­нов­ка, вещи, од­на­ко же чув­ства ху­дож­ни­ка, его же­ла­нья, его раз­ду­мья все­гда на­сто­я­щие, под­лин­ные. (3) Они-то как раз и со­став­ля­ют осо­бую силу ис­кус­ства, спо­соб­ную рас­тро­гать и рас­ше­ве­лить са­мо­го сдер­жан­но­го че­ло­ве­ка. (4) Сколь­ко раз вы могли ви­деть, как после окон­ча­ния ки­но­кар­ти­ны вста­ют со своих мест зри­те­ли с ещё не про­сох­ши­ми сле­за­ми на гла­зах! (5) Сколь­ко раз, ве­ро­ят­но, вы и сами за­ли­ва­лись не­удер­жи­мым сме­хом, ни­сколь­ко не сму­ща­ясь тем, что во­круг вас сидят чужие люди.

(6) Мы по­то­му-то и любим ис­кус­ство, что оно за­хва­ты­ва­ет нас, обост­ря­ет наши чув­ства, по­буж­да­ет нас ста­но­вить­ся лучше, за­став­ля­ет стре­мить­ся к свет­лым и бла­го­род­ным целям. (7) По­сти­гая «веч­ное» и «не­пре­взойдённое», мы, кроме того, на­чи­на­ем ве­рить в то, что и в каж­дом из нас за­ло­же­но то пре­крас­ное, к чему зовёт нас ис­кус­ство.

(8) По моему глу­бо­ко­му убеж­де­нию, ис­кус­ство учит и вос­пи­ты­ва­ет не толь­ко зри­те­лей, но и са­мо­го ху­дож­ни­ка, твор­че­ский путь ко­то­ро­го тру­ден и тер­нист и не­ред­ко при­но­сит огор­че­ния и глу­бо­кие разо­ча­ро­ва­ния. (9) Как и во мно­гих дру­гих про­фес­си­ях, ра­бо­та твор­че­ско­го че­ло­ве­ка, без­услов­но, тре­бу­ет от него са­мо­от­вер­жен­но­сти, пол­но­го на­пря­же­ния всех сил. (10) Она за­би­ра­ет всё его время, все силы, но зато (я в этом уве­рен!) даёт ему ощу­ще­ние не­обы­чай­ной пол­но­ты и раз­но­об­ра­зия жизни.

(1) В любое про­из­ве­де­ние ис­кус­ства, без со­мне­ния, вло­же­на душа и серд­це его со­зда­те­ля. (2) В филь­ме или спек­так­ле всё может быть не­на­сто­я­щим, бу­та­фор­ским: стены ком­на­ты, об­ста­нов­ка, вещи, од­на­ко же чув­ства ху­дож­ни­ка, его же­ла­нья, его раз­ду­мья все­гда на­сто­я­щие, под­лин­ные. (3) Они-то как раз и со­став­ля­ют осо­бую силу ис­кус­ства, спо­соб­ную рас­тро­гать и рас­ше­ве­лить са­мо­го сдер­жан­но­го че­ло­ве­ка. (4) Сколь­ко раз вы могли ви­деть, как после окон­ча­ния ки­но­кар­ти­ны вста­ют со своих мест зри­те­ли с ещё не про­сох­ши­ми сле­за­ми на гла­зах! (5) Сколь­ко раз, ве­ро­ят­но, вы и сами за­ли­ва­лись не­удер­жи­мым сме­хом, ни­сколь­ко не сму­ща­ясь тем, что во­круг вас сидят чужие люди.

(6) Мы по­то­му-то и любим ис­кус­ство, что оно за­хва­ты­ва­ет нас, обост­ря­ет наши чув­ства, по­буж­да­ет нас ста­но­вить­ся лучше, за­став­ля­ет стре­мить­ся к свет­лым и бла­го­род­ным целям. (7) По­сти­гая «веч­ное» и «не­пре­взойдённое», мы, кроме того, на­чи­на­ем ве­рить в то, что и в каж­дом из нас за­ло­же­но то пре­крас­ное, к чему зовёт нас ис­кус­ство.

(8) По моему глу­бо­ко­му убеж­де­нию, ис­кус­ство учит и вос­пи­ты­ва­ет не толь­ко зри­те­лей, но и са­мо­го ху­дож­ни­ка, твор­че­ский путь ко­то­ро­го тру­ден и тер­нист и не­ред­ко при­но­сит огор­че­ния и глу­бо­кие разо­ча­ро­ва­ния. (9) Как и во мно­гих дру­гих про­фес­си­ях, ра­бо­та твор­че­ско­го че­ло­ве­ка, без­услов­но, тре­бу­ет от него са­мо­от­вер­жен­но­сти, пол­но­го на­пря­же­ния всех сил. (10) Она за­би­ра­ет всё его время, все силы, но зато (я в этом уве­рен!) даёт ему ощу­ще­ние не­обы­чай­ной пол­но­ты и раз­но­об­ра­зия жизни.

(1) В любое про­из­ве­де­ние ис­кус­ства, без со­мне­ния, вло­же­на душа и серд­це его со­зда­те­ля. (2) В филь­ме или спек­так­ле всё может быть не­на­сто­я­щим, бу­та­фор­ским: стены ком­на­ты, об­ста­нов­ка, вещи, од­на­ко же чув­ства ху­дож­ни­ка, его же­ла­нья, его раз­ду­мья все­гда на­сто­я­щие, под­лин­ные. (3) Они-то как раз и со­став­ля­ют осо­бую силу ис­кус­ства, спо­соб­ную рас­тро­гать и рас­ше­ве­лить са­мо­го сдер­жан­но­го че­ло­ве­ка. (4) Сколь­ко раз вы могли ви­деть, как после окон­ча­ния ки­но­кар­ти­ны вста­ют со своих мест зри­те­ли с ещё не про­сох­ши­ми сле­за­ми на гла­зах! (5) Сколь­ко раз, ве­ро­ят­но, вы и сами за­ли­ва­лись не­удер­жи­мым сме­хом, ни­сколь­ко не сму­ща­ясь тем, что во­круг вас сидят чужие люди.

(6) Мы по­то­му-то и любим ис­кус­ство, что оно за­хва­ты­ва­ет нас, обост­ря­ет наши чув­ства, по­буж­да­ет нас ста­но­вить­ся лучше, за­став­ля­ет стре­мить­ся к свет­лым и бла­го­род­ным целям. (7) По­сти­гая «веч­ное» и «не­пре­взойдённое», мы, кроме того, на­чи­на­ем ве­рить в то, что и в каж­дом из нас за­ло­же­но то пре­крас­ное, к чему зовёт нас ис­кус­ство.

(8) По моему глу­бо­ко­му убеж­де­нию, ис­кус­ство учит и вос­пи­ты­ва­ет не толь­ко зри­те­лей, но и са­мо­го ху­дож­ни­ка, твор­че­ский путь ко­то­ро­го тру­ден и тер­нист и не­ред­ко при­но­сит огор­че­ния и глу­бо­кие разо­ча­ро­ва­ния. (9) Как и во мно­гих дру­гих про­фес­си­ях, ра­бо­та твор­че­ско­го че­ло­ве­ка, без­услов­но, тре­бу­ет от него са­мо­от­вер­жен­но­сти, пол­но­го на­пря­же­ния всех сил. (10) Она за­би­ра­ет всё его время, все силы, но зато (я в этом уве­рен!) даёт ему ощу­ще­ние не­обы­чай­ной пол­но­ты и раз­но­об­ра­зия жизни.

(1) Бар­бос был не­ве­лик ро­стом, но при­зе­мист и ши­ро­ко­груд. (2) Бла­го­да­ря длин­ной, чуть-чуть вью­щей­ся шер­сти в нём за­ме­ча­лось отдалённое сход­ство с белым пу­де­лем, но толь­ко с пу­де­лем, к ко­то­ро­му ни­ко­гда не при­ка­са­лись ни мыло, ни гре­бень, ни нож­ни­цы. (3) Летом он по­сто­ян­но с го­ло­вы до конца хво­ста бывал уни­зан ко­люч­ка­ми, а осе­нью клоки шер­сти на его ногах, жи­во­те, из­ва­ляв­шись в грязи, пре­вра­ща­лись в сотни ко­рич­не­вых бол­та­ю­щих­ся ста­лак­ти­тов. (4) Уши Бар­бо­са вечно но­си­ли следы «бо­е­вых схва­ток».

(5) Пёс имел весь­ма смут­ные по­ня­тия о праве соб­ствен­но­сти (осо­бен­но если дело ка­са­лось наших съест­ных при­па­сов) и не от­ли­чал­ся ак­ку­рат­но­стью. (6) Этому раз­бой­ни­ку ни­че­го не сто­и­ло стрес­кать в один при­сест по­ло­ви­ну жа­ре­но­го пас­халь­но­го ин­дю­ка, вос­пи­тан­но­го с осо­бен­ной лю­бо­вью и от­корм­лен­но­го од­ни­ми оре­ха­ми, или улечь­ся, толь­ко что вы­ско­чив из гряз­ной лужи, на белое по­кры­ва­ло.

(7) Бар­бос обык­но­вен­но лежал на под­окон­ни­ке рас­кры­то­го окна в позе спя­ще­го льва, уткнув морду между вы­тя­ну­ты­ми пе­ред­ни­ми ла­па­ми. (8) Едва на улице по­ка­зы­ва­лась со­ба­чья фи­гу­ра, он стре­ми­тель­но ска­ты­вал­ся с окош­ка и, как мол­ния, на­сти­гал со­пер­ни­ка. (9) В те­че­ние не­сколь­ких минут среди гу­сто­го стол­ба ко­рич­не­вой пыли ба­рах­та­лись, спле­та­ясь клуб­ком, два со­ба­чьих тела. (10) На­ко­нец Бар­бос одер­жи­вал по­бе­ду. (11) В то время когда враг об­ра­щал­ся в бег­ство, визжа и трус­ли­во огля­ды­ва­ясь назад, Бар­бос с гор­дым видом воз­вра­щал­ся на свой пост на под­окон­ник. (12) Прав­да, ино­гда при этом три­ум­фаль­ном ше­ствии он силь­но при­хра­мы­вал, но, ве­ро­ят­но, тем слаще ка­за­лись ему по­бед­ные лавры.

(1) Бар­бос был не­ве­лик ро­стом, но при­зе­мист и ши­ро­ко­груд. (2) Бла­го­да­ря длин­ной, чуть-чуть вью­щей­ся шер­сти в нём за­ме­ча­лось отдалённое сход­ство с белым пу­де­лем, но толь­ко с пу­де­лем, к ко­то­ро­му ни­ко­гда не при­ка­са­лись ни мыло, ни гре­бень, ни нож­ни­цы. (3) Летом он по­сто­ян­но с го­ло­вы до конца хво­ста бывал уни­зан ко­люч­ка­ми, а осе­нью клоки шер­сти на его ногах, жи­во­те, из­ва­ляв­шись в грязи, пре­вра­ща­лись в сотни ко­рич­не­вых бол­та­ю­щих­ся ста­лак­ти­тов. (4) Уши Бар­бо­са вечно но­си­ли следы «бо­е­вых схва­ток».

(5) Пёс имел весь­ма смут­ные по­ня­тия о праве соб­ствен­но­сти (осо­бен­но если дело ка­са­лось наших съест­ных при­па­сов) и не от­ли­чал­ся ак­ку­рат­но­стью. (6) Этому раз­бой­ни­ку ни­че­го не сто­и­ло стрес­кать в один при­сест по­ло­ви­ну жа­ре­но­го пас­халь­но­го ин­дю­ка, вос­пи­тан­но­го с осо­бен­ной лю­бо­вью и от­корм­лен­но­го од­ни­ми оре­ха­ми, или улечь­ся, толь­ко что вы­ско­чив из гряз­ной лужи, на белое по­кры­ва­ло.

(7) Бар­бос обык­но­вен­но лежал на под­окон­ни­ке рас­кры­то­го окна в позе спя­ще­го льва, уткнув морду между вы­тя­ну­ты­ми пе­ред­ни­ми ла­па­ми. (8) Едва на улице по­ка­зы­ва­лась со­ба­чья фи­гу­ра, он стре­ми­тель­но ска­ты­вал­ся с окош­ка и, как мол­ния, на­сти­гал со­пер­ни­ка. (9) В те­че­ние не­сколь­ких минут среди гу­сто­го стол­ба ко­рич­не­вой пыли ба­рах­та­лись, спле­та­ясь клуб­ком, два со­ба­чьих тела. (10) На­ко­нец Бар­бос одер­жи­вал по­бе­ду. (11) В то время когда враг об­ра­щал­ся в бег­ство, визжа и трус­ли­во огля­ды­ва­ясь назад, Бар­бос с гор­дым видом воз­вра­щал­ся на свой пост на под­окон­ник. (12) Прав­да, ино­гда при этом три­ум­фаль­ном ше­ствии он силь­но при­хра­мы­вал, но, ве­ро­ят­но, тем слаще ка­за­лись ему по­бед­ные лавры.

(1) Бар­бос был не­ве­лик ро­стом, но при­зе­мист и ши­ро­ко­груд. (2) Бла­го­да­ря длин­ной, чуть-чуть вью­щей­ся шер­сти в нём за­ме­ча­лось отдалённое сход­ство с белым пу­де­лем, но толь­ко с пу­де­лем, к ко­то­ро­му ни­ко­гда не при­ка­са­лись ни мыло, ни гре­бень, ни нож­ни­цы. (3) Летом он по­сто­ян­но с го­ло­вы до конца хво­ста бывал уни­зан ко­люч­ка­ми, а осе­нью клоки шер­сти на его ногах, жи­во­те, из­ва­ляв­шись в грязи, пре­вра­ща­лись в сотни ко­рич­не­вых бол­та­ю­щих­ся ста­лак­ти­тов. (4) Уши Бар­бо­са вечно но­си­ли следы «бо­е­вых схва­ток».

(5) Пёс имел весь­ма смут­ные по­ня­тия о праве соб­ствен­но­сти (осо­бен­но если дело ка­са­лось наших съест­ных при­па­сов) и не от­ли­чал­ся ак­ку­рат­но­стью. (6) Этому раз­бой­ни­ку ни­че­го не сто­и­ло стрес­кать в один при­сест по­ло­ви­ну жа­ре­но­го пас­халь­но­го ин­дю­ка, вос­пи­тан­но­го с осо­бен­ной лю­бо­вью и от­корм­лен­но­го од­ни­ми оре­ха­ми, или улечь­ся, толь­ко что вы­ско­чив из гряз­ной лужи, на белое по­кры­ва­ло.

(7) Бар­бос обык­но­вен­но лежал на под­окон­ни­ке рас­кры­то­го окна в позе спя­ще­го льва, уткнув морду между вы­тя­ну­ты­ми пе­ред­ни­ми ла­па­ми. (8) Едва на улице по­ка­зы­ва­лась со­ба­чья фи­гу­ра, он стре­ми­тель­но ска­ты­вал­ся с окош­ка и, как мол­ния, на­сти­гал со­пер­ни­ка. (9) В те­че­ние не­сколь­ких минут среди гу­сто­го стол­ба ко­рич­не­вой пыли ба­рах­та­лись, спле­та­ясь клуб­ком, два со­ба­чьих тела. (10) На­ко­нец Бар­бос одер­жи­вал по­бе­ду. (11) В то время когда враг об­ра­щал­ся в бег­ство, визжа и трус­ли­во огля­ды­ва­ясь назад, Бар­бос с гор­дым видом воз­вра­щал­ся на свой пост на под­окон­ник. (12) Прав­да, ино­гда при этом три­ум­фаль­ном ше­ствии он силь­но при­хра­мы­вал, но, ве­ро­ят­но, тем слаще ка­за­лись ему по­бед­ные лавры.

(1) Бар­бос был не­ве­лик ро­стом, но при­зе­мист и ши­ро­ко­груд. (2) Бла­го­да­ря длин­ной, чуть-чуть вью­щей­ся шер­сти в нём за­ме­ча­лось отдалённое сход­ство с белым пу­де­лем, но толь­ко с пу­де­лем, к ко­то­ро­му ни­ко­гда не при­ка­са­лись ни мыло, ни гре­бень, ни нож­ни­цы. (3) Летом он по­сто­ян­но с го­ло­вы до конца хво­ста бывал уни­зан ко­люч­ка­ми, а осе­нью клоки шер­сти на его ногах, жи­во­те, из­ва­ляв­шись в грязи, пре­вра­ща­лись в сотни ко­рич­не­вых бол­та­ю­щих­ся ста­лак­ти­тов. (4) Уши Бар­бо­са вечно но­си­ли следы «бо­е­вых схва­ток».

(5) Пёс имел весь­ма смут­ные по­ня­тия о праве соб­ствен­но­сти (осо­бен­но если дело ка­са­лось наших съест­ных при­па­сов) и не от­ли­чал­ся ак­ку­рат­но­стью. (6) Этому раз­бой­ни­ку ни­че­го не сто­и­ло стрес­кать в один при­сест по­ло­ви­ну жа­ре­но­го пас­халь­но­го ин­дю­ка, вос­пи­тан­но­го с осо­бен­ной лю­бо­вью и от­корм­лен­но­го од­ни­ми оре­ха­ми, или улечь­ся, толь­ко что вы­ско­чив из гряз­ной лужи, на белое по­кры­ва­ло.

(7) Бар­бос обык­но­вен­но лежал на под­окон­ни­ке рас­кры­то­го окна в позе спя­ще­го льва, уткнув морду между вы­тя­ну­ты­ми пе­ред­ни­ми ла­па­ми. (8) Едва на улице по­ка­зы­ва­лась со­ба­чья фи­гу­ра, он стре­ми­тель­но ска­ты­вал­ся с окош­ка и, как мол­ния, на­сти­гал со­пер­ни­ка. (9) В те­че­ние не­сколь­ких минут среди гу­сто­го стол­ба ко­рич­не­вой пыли ба­рах­та­лись, спле­та­ясь клуб­ком, два со­ба­чьих тела. (10) На­ко­нец Бар­бос одер­жи­вал по­бе­ду. (11) В то время когда враг об­ра­щал­ся в бег­ство, визжа и трус­ли­во огля­ды­ва­ясь назад, Бар­бос с гор­дым видом воз­вра­щал­ся на свой пост на под­окон­ник. (12) Прав­да, ино­гда при этом три­ум­фаль­ном ше­ствии он силь­но при­хра­мы­вал, но, ве­ро­ят­но, тем слаще ка­за­лись ему по­бед­ные лавры.

(1) Бар­бос был не­ве­лик ро­стом, но при­зе­мист и ши­ро­ко­груд. (2) Бла­го­да­ря длин­ной, чуть-чуть вью­щей­ся шер­сти в нём за­ме­ча­лось отдалённое сход­ство с белым пу­де­лем, но толь­ко с пу­де­лем, к ко­то­ро­му ни­ко­гда не при­ка­са­лись ни мыло, ни гре­бень, ни нож­ни­цы. (3) Летом он по­сто­ян­но с го­ло­вы до конца хво­ста бывал уни­зан ко­люч­ка­ми, а осе­нью клоки шер­сти на его ногах, жи­во­те, из­ва­ляв­шись в грязи, пре­вра­ща­лись в сотни ко­рич­не­вых бол­та­ю­щих­ся ста­лак­ти­тов. (4) Уши Бар­бо­са вечно но­си­ли следы «бо­е­вых схва­ток».

(5) Пёс имел весь­ма смут­ные по­ня­тия о праве соб­ствен­но­сти (осо­бен­но если дело ка­са­лось наших съест­ных при­па­сов) и не от­ли­чал­ся ак­ку­рат­но­стью. (6) Этому раз­бой­ни­ку ни­че­го не сто­и­ло стрес­кать в один при­сест по­ло­ви­ну жа­ре­но­го пас­халь­но­го ин­дю­ка, вос­пи­тан­но­го с осо­бен­ной лю­бо­вью и от­корм­лен­но­го од­ни­ми оре­ха­ми, или улечь­ся, толь­ко что вы­ско­чив из гряз­ной лужи, на белое по­кры­ва­ло.

(7) Бар­бос обык­но­вен­но лежал на под­окон­ни­ке рас­кры­то­го окна в позе спя­ще­го льва, уткнув морду между вы­тя­ну­ты­ми пе­ред­ни­ми ла­па­ми. (8) Едва на улице по­ка­зы­ва­лась со­ба­чья фи­гу­ра, он стре­ми­тель­но ска­ты­вал­ся с окош­ка и, как мол­ния, на­сти­гал со­пер­ни­ка. (9) В те­че­ние не­сколь­ких минут среди гу­сто­го стол­ба ко­рич­не­вой пыли ба­рах­та­лись, спле­та­ясь клуб­ком, два со­ба­чьих тела. (10) На­ко­нец Бар­бос одер­жи­вал по­бе­ду. (11) В то время когда враг об­ра­щал­ся в бег­ство, визжа и трус­ли­во огля­ды­ва­ясь назад, Бар­бос с гор­дым видом воз­вра­щал­ся на свой пост на под­окон­ник. (12) Прав­да, ино­гда при этом три­ум­фаль­ном ше­ствии он силь­но при­хра­мы­вал, но, ве­ро­ят­но, тем слаще ка­за­лись ему по­бед­ные лавры.

(1) За скри­пу­чим сто­лом в ка­би­не­те, низко на­гнув­шись над кни­гой или пре­па­ра­том, сидит мой ас­си­стент Пётр Иг­на­тье­вич, тру­до­лю­би­вый, скром­ный, но бес­та­лан­ный че­ло­век, лет трид­ца­ти пяти, уже пле­ши­вый и с боль­шим жи­во­том. (2) Ра­бо­та­ет он с утра до ночи, чи­та­ет много, от­лич­но пом­нит всё про­чи­тан­ное  — и в этом от­но­ше­нии он не че­ло­век, а зо­ло­то. (3) В осталь­ном же про­чем  — это ло­мо­вой конь, или, как иначе го­во­рят, учёный-ту­пи­ца. (4) Ха­рак­тер­ные черты ло­мо­во­го коня, от­ли­ча­ю­щие его от та­лан­та, та­ко­вы: кру­го­зор его тесен и огра­ни­чен спе­ци­аль­но­стью; вне своей спе­ци­аль­но­сти он наи­вен, как ребёнок.

(5) Дру­гая черта  — фан­та­сти­че­ская вера в не­по­гре­ши­мость науки и всего того, что пишут немцы. (6) Он уве­рен в самом себе, в своих пре­па­ра­тах, знает цель жизни и со­вер­шен­но не­зна­ком с со­мне­ни­я­ми и разо­ча­ро­ва­ни­я­ми, от ко­то­рых се­де­ют та­лан­ты. (7) Раб­ское по­кло­не­ние ав­то­ри­те­там и от­сут­ствие по­треб­но­сти са­мо­сто­я­тель­но мыс­лить. (8) Раз­убе­дить его в чём-то труд­но, спо­рить с ним не­воз­мож­но.

(9) Бу­дущ­ность его пред­став­ля­ет­ся мне ясно. (10) Воз­мож­но, за всю свою жизнь Пётр Иг­на­тье­вич при­го­то­вит не­сколь­ко сотен пре­па­ра­тов не­обык­но­вен­ной чи­сто­ты, на­пи­шет много сухих, очень при­лич­ных ре­фе­ра­тов, сде­ла­ет около де­ся­ти доб­ро­со­вест­ных пе­ре­во­дов. (11) Но по­ро­ха он не вы­ду­ма­ет. (12) Для по­ро­ха нужны фан­та­зия, изоб­ре­та­тель­ность, уме­ние уга­ды­вать, а у Петра Иг­на­тье­ви­ча нет ни­че­го по­доб­но­го. (13) Ко­ро­че го­во­ря, это не хо­зя­ин в науке, а ра­бот­ник.

(1) За скри­пу­чим сто­лом в ка­би­не­те, низко на­гнув­шись над кни­гой или пре­па­ра­том, сидит мой ас­си­стент Пётр Иг­на­тье­вич, тру­до­лю­би­вый, скром­ный, но бес­та­лан­ный че­ло­век, лет трид­ца­ти пяти, уже пле­ши­вый и с боль­шим жи­во­том. (2) Ра­бо­та­ет он с утра до ночи, чи­та­ет много, от­лич­но пом­нит всё про­чи­тан­ное  — и в этом от­но­ше­нии он не че­ло­век, а зо­ло­то. (3) В осталь­ном же про­чем  — это ло­мо­вой конь, или, как иначе го­во­рят, учёный-ту­пи­ца. (4) Ха­рак­тер­ные черты ло­мо­во­го коня, от­ли­ча­ю­щие его от та­лан­та, та­ко­вы: кру­го­зор его тесен и огра­ни­чен спе­ци­аль­но­стью; вне своей спе­ци­аль­но­сти он наи­вен, как ребёнок.

(5) Дру­гая черта  — фан­та­сти­че­ская вера в не­по­гре­ши­мость науки и всего того, что пишут немцы. (6) Он уве­рен в самом себе, в своих пре­па­ра­тах, знает цель жизни и со­вер­шен­но не­зна­ком с со­мне­ни­я­ми и разо­ча­ро­ва­ни­я­ми, от ко­то­рых се­де­ют та­лан­ты. (7) Раб­ское по­кло­не­ние ав­то­ри­те­там и от­сут­ствие по­треб­но­сти са­мо­сто­я­тель­но мыс­лить. (8) Раз­убе­дить его в чём-то труд­но, спо­рить с ним не­воз­мож­но.

(9) Бу­дущ­ность его пред­став­ля­ет­ся мне ясно. (10) Воз­мож­но, за всю свою жизнь Пётр Иг­на­тье­вич при­го­то­вит не­сколь­ко сотен пре­па­ра­тов не­обык­но­вен­ной чи­сто­ты, на­пи­шет много сухих, очень при­лич­ных ре­фе­ра­тов, сде­ла­ет около де­ся­ти доб­ро­со­вест­ных пе­ре­во­дов. (11) Но по­ро­ха он не вы­ду­ма­ет. (12) Для по­ро­ха нужны фан­та­зия, изоб­ре­та­тель­ность, уме­ние уга­ды­вать, а у Петра Иг­на­тье­ви­ча нет ни­че­го по­доб­но­го. (13) Ко­ро­че го­во­ря, это не хо­зя­ин в науке, а ра­бот­ник.

(1) За скри­пу­чим сто­лом в ка­би­не­те, низко на­гнув­шись над кни­гой или пре­па­ра­том, сидит мой ас­си­стент Пётр Иг­на­тье­вич, тру­до­лю­би­вый, скром­ный, но бес­та­лан­ный че­ло­век, лет трид­ца­ти пяти, уже пле­ши­вый и с боль­шим жи­во­том. (2) Ра­бо­та­ет он с утра до ночи, чи­та­ет много, от­лич­но пом­нит всё про­чи­тан­ное  — и в этом от­но­ше­нии он не че­ло­век, а зо­ло­то. (3) В осталь­ном же про­чем  — это ло­мо­вой конь, или, как иначе го­во­рят, учёный-ту­пи­ца. (4) Ха­рак­тер­ные черты ло­мо­во­го коня, от­ли­ча­ю­щие его от та­лан­та, та­ко­вы: кру­го­зор его тесен и огра­ни­чен спе­ци­аль­но­стью; вне своей спе­ци­аль­но­сти он наи­вен, как ребёнок.

(5) Дру­гая черта  — фан­та­сти­че­ская вера в не­по­гре­ши­мость науки и всего того, что пишут немцы. (6) Он уве­рен в самом себе, в своих пре­па­ра­тах, знает цель жизни и со­вер­шен­но не­зна­ком с со­мне­ни­я­ми и разо­ча­ро­ва­ни­я­ми, от ко­то­рых се­де­ют та­лан­ты. (7) Раб­ское по­кло­не­ние ав­то­ри­те­там и от­сут­ствие по­треб­но­сти са­мо­сто­я­тель­но мыс­лить. (8) Раз­убе­дить его в чём-то труд­но, спо­рить с ним не­воз­мож­но.

(9) Бу­дущ­ность его пред­став­ля­ет­ся мне ясно. (10) Воз­мож­но, за всю свою жизнь Пётр Иг­на­тье­вич при­го­то­вит не­сколь­ко сотен пре­па­ра­тов не­обык­но­вен­ной чи­сто­ты, на­пи­шет много сухих, очень при­лич­ных ре­фе­ра­тов, сде­ла­ет около де­ся­ти доб­ро­со­вест­ных пе­ре­во­дов. (11) Но по­ро­ха он не вы­ду­ма­ет. (12) Для по­ро­ха нужны фан­та­зия, изоб­ре­та­тель­ность, уме­ние уга­ды­вать, а у Петра Иг­на­тье­ви­ча нет ни­че­го по­доб­но­го. (13) Ко­ро­че го­во­ря, это не хо­зя­ин в науке, а ра­бот­ник.